Воспоминания об Удомле К.Г. Бало (Беляевой)

Мне радостно сообщить, что в моей коллекции воспоминаний о старой Удомле – пополнение! Замечательные, интересные воспоминания об Удомле 1930-40х годов записала дочь удомельского врача Беляева Г.П. – Бало Кира Георгиевна. Брошюра была издана в 2006 году. Большое спасибо Дмитрию Подушкову за этот предоставленный мне материал!

Бало К.Г.

Детство Киры Георгиевны пришлось на военные годы, поэтому по большей части это рассказ о том, как жилось в Удомле в годы Великой Отечественной войны. Но кроме того – и об Удомельской школе, и об Удомельской больнице (поскольку отец Киры Георгиевны был врачом) и о судьбах простых людей.

Огромное спасибо Кире Георгиевне за память, за интересный рассказ! Пока мы помним – в наших воспоминаниях живы те события и люди; мы передаем эстафету памяти – и не прерывается цепочка во времени!..

Вот несколько отрывков из воспоминаний Бало К.Г. «На волнах моей памяти».

«…И вот мы в Удомле, где и прошли остальные мои детские годы.

Местность эта была очень красивая - озерный край.

Здесь проходил ледник со стороны Карелии. Тащил он за собой каменные глыбы - валуны, песок, а после таяния и образовались многочисленные озера чистейшей воды. Песчаные гряды - морены, со временем заросли сосновыми борами, сухими и чистыми. А какие в них росли боровые рыжики, белые и другие грибы!

В этих красивейших местах, по берегам озер строились помещичьи усадьбы. В советские времена они в основном были разрушены, но даже в таком виде украшали берега. Так на другом берегу нашего озера Песьво стоял белый барский дом в окружении заглохшего парка с красивыми еловыми аллеями. Вечерами, на закате, так красиво отражался этот дом в тихой озерной воде. В войну этот дом подлатали и там был размещен детский инвалидный дом для детей, которых покалечила война - без рук, без ног.

Потом их куда-то перевели, а барский дом разрушался дальше.

Еще одна усадьба, Лубенькино, более шикарная - белоснежная, с колоннами, башенками, с липовыми аллеями, находилась на берегу другого озера Удомля. Когда-то она принадлежала фабриканту Рябушинскому, ситцевому магнату. После революции там все время располагался инвалидный дом, который после войны курировал мой отец, как врач, и я с ним там бывала.

Районная больница была построена на берегу озера Песьво. Очевидно, на этом месте тоже были чьи-то владения, потому что территория пересекалась то тополиными аллеями, то еловыми. Деревья были старые, огромные. Так же была березовая роща, а за больницей сосновый бор. Еще были следы дорожек, клумб и т.д.

Сама больница состояла из зданий поликлиники, стационара, инфекционного корпуса и построенного перед самой войной нового роддома, где, кстати, я и родила Ингу в 1961 году. Были еще подсобные строения - кухня, морг, прачечная, конный двор. Для персонала были дома и общежитие. Мы жили в казенном доме на две квартиры. Одна принадлежала семье главврача, другая нам. Отдельные входы в квартиры выходили в палисадник, рядом был и огород с вырытым прудом. Рядом был сарай для дров, курятник...

…А впереди была школа.

В сентябре 1940 г. я пошла в первый класс. Вспоминается первая учительница Елена Ивановна, уже немолодая, полная женщина, какая-то вся домашняя, спокойная и очень добрая. Наверно, такими и должны быть учителя в начальных классах.

Наша новая школа достраивалась, пока существовала двухэтажная старая школа для старшеклассников, а младшие классы размешались рядом, в бывшем купеческом особняке - красивом деревянном доме, оригинальной архитектуры, покрашенном голубой краской.

Пришла я в школу уже умевшей и читать, и писать, и считать. Поэтому учиться мне было легко, особенно я любила чистописание - выводить красивые буквы. А писали тогда чернилами, перышками металлическими, вставленными в ручку – «вставочку». Буквы писали с определенным нажимом и получалась настоящая каллиграфия.

Школа располагалась не близко, в поселке километра за два от больничного городка. Ходили мы стайкой учеников, опекала меня моя старшая подруга Женя Вичина. Иногда зимой в метели нас возили на лошадке, а в сильные морозы сидели дома.

Помню, у меня было зимнее пальто из черного старинного плюша, вроде из бабушкиного салопа перешитое, с белым заячьим воротником, и белая шапочка, была еще муфточка. Осеннее пальтишко не помню, а вот фетровую голубую шапочку, с завязывающими голубыми лентами, помню!

В школу я пошла уже с небольшими косами, в которые мама вплетала красивые шелковые ленты. Волосы у меня были белые-белые, одна наша соседка, тетя Маша Байкова, говорила: «Ну, как ленок!». Да к тому же голубые глаза, так что действительно, как лен. А похожа я была на папу - папина дочка.

Вот и закончен на отлично первый класс, и первая грамота получена. Впереди было лето 1941 года со всеми ожидаемыми радостями...

Наступило воскресенье 22 июня 1941 года.

Был чудесный солнечный, летний день. Мы с подругой Женей играли в палисаднике, конечно, лечили своих кукол. Цвели ирисы, я оторвала лиловый лепесток цветка и намазала им, как йодом, своего пупса.

На крыльце вдруг появилась мама в нарядном воскресном платье из черного шелка. Она была беременна, и уже заметно выступал животик. Мама плакала и сказала, что началась война. Женя сразу убежала домой, а у меня сердце ушло в пятки, и я как-то по-взрослому подумала, как же мы будем жить, если на войне убьют папу.

А отца дома не было, он только что уехал в отпуск в санаторий в Сочи. И вернулся только где-то через неделю, т.к. пассажирские поезда с трудом пробивались между воинскими эшелонами. Как он рассказывал, в санатории он пробыл всего один день, т.к. был военнообязанным и должен был явиться по месту прописки.

Сразу по возвращении отец приступил к формированию полевого госпиталя, так, очевидно, ему было положено по должности. Папа перешел на военный режим, дома мы его почти не видели. Базировались они в соседнем лесу, там были поставлены палатки, свозилось оборудование.

Иногда мы туда ходили, все уже были обмундированы в военную форму, работала полевая кухня. Скоро все уже было готово к отправке на фронт.

И вот мы уже на вокзале. Стоял состав с пассажирскими вагонами, на которых были нарисованы красные кресты на белом кругу, как символ санитарной службы. На перрон никого не пускали, мы все сидели на возвышенности. Шла погрузка оборудования, папа отдавал распоряжения. За паровозом на платформе стояла зенитка. И вдруг появились в воздухе самолеты, возможно немецкие, и девушки-зенитчицы стали наводить орудие на цель. Поэтому состав поскорее отправляют, мы даже здесь не попрощались с отцом. Состав медленно поплыл мимо нас, мы все махали и плакали.

Так мы остались: я, старенькая бабушка Прасковья - папина мама, и мама, которая ожидала прибавления.

Скоро начались первые бомбежки. Наша станция была узловой, т.е. на ней собиралось много военных составов, а находилась она на Октябрьской железной дороге, как бы посредине между Москвой и Ленинградом.

Помню первый страх от воя падающих бомб и последующих взрывов. Бомбили ж.д. станцию, а попадали куда попало. Так сразу была разбомблена только что построенная, новая школа, располагающаяся рядом с вокзалом (данная информация не подтверждается другими источниками, - Т.П.).

На территории больницы были вырыты так называемые щели без перекрытий. По-первости, тревогу объявляли ударами в подвешенный кусок рельса, как только появлялись самолеты и начинали кружиться, как коршуны, над целью. Мы бежали в такую щель рядом с домом. Но потом поняли, что, во-первых, нас сверху видно, а во-вторых, бомбежки стали в основном ночью - не набегаешься, мы стали просто выходить в темный коридор и дрожали от страха.

Оконные стекла в доме были заклеены крест накрест полосками бумаги, чтобы уберечь их от взрывной волны.

Вспоминается такая страшная картина: прямым попаданием на станции был разбомблен состав с эвакуированными из Прибалтики. И вот в больницу мчатся грузовики, в кузовах которых навалом лежат то ли живые, то ли мертвые тела. А мы ребятишки тут как тут. И я вижу повернутого спиной мужчину. Одежда разорвана, спина вся в крови, земле и зелени от травы, очевидно, он скользил спиной под откос.

А потом одна молодая женщина в больничном халате безучастно ходила по территории больничного городка с маленькой, наверное, годовалой девочкой на руках. По-русски она не говорила, но все же мы поняли, что девочку зовут Лана. Мы носили ей клубнику, и она так трогательно ее ела маленьким ротиком! Еще одна судьба сломанная войной, лишенная всего, и где они потом оказались?

Где-то в августе наши мамы решили спасать своих ребятишек от бомбежек, и отправили нас с бабушками еще в одну старинную усадьбу «Чайка». Находилась она на озере Удомля, довольно далеко от поселка, бомбежки сюда не долетали. Не помню, как мы туда добирались, то ли по воде, на лодках, вначале по нашему озеру Песьво, а потом через небольшую протоку и по озеру Удомля. А может быть, лошадьми через деревню Ряд, которая стояла на высоком берегу озера. Вокруг «Чайки» был лес, куда мы стали ходить за ягодами и грибами.

Дом был двухэтажным, деревянным, с большой террасой, балконами, какими-то башенками, но уже старым.

Я жила там с бабушкой Прасковьей, а всей коммуной управляла Надежда Федоровна Вичина, жена главврача. Жили там до осени, но потом пошли дожди, стало холодно, дом не отапливался из-за дряхлости печей, и мы вернулись домой…

…В больнице произошли большие изменения. Здесь разместился тыловой госпиталь, под больницу остался только бывший инфекционный корпус, там разместилась и поликлиника, и стационар, и детское отделение. Все, конечно, в миниатюре, на несколько коек. Из врачей остался только очень пожилой терапевт Стеблов, жена которого - Екатерина Ивановна - до войны начинала учить меня музыке. Остался еще старый фельдшер и пожилые медицинские сестры, остальные были призваны в армию.

Все остальные корпуса занял госпиталь, его службы, а персонал был размещен по квартирам больничных работников. Нас тоже уплотнили. Бабушку переселили на кухню, там поставили ее кровать, а в той третьей комнате поселились девушки-медсестры из госпиталя, по два, по три человека. С ними же жила и папина операционная сестра Фомичева Екатерина Афанасьевна, которая очень боялась бомбежек, боялась жить одна. Судьба этой женщины была очень трудной. До войны ее оставил муж, и она растила одна сына Леву. Помню, он был таким высоким, красивым парнем. И вот, когда заканчивал 10 класс, он трагически погиб, спрыгнув на ходу с поезда (ехал к бабушке и проспал остановку).

Где-то в конце осени 1941 г. умер врач Стеблов. Когда-то он служил военным врачом на царском флоте. Поэтому иногда ходил в морской фуражке и с красивой тростью. Был подтянутым, немногословным, внимательным, хорошо образованным. Его жена осталась одна, детей у них не было. Не очень приспособленная к трудностям, Екатерина Ивановна сразу прибилась к нашей семье. Мама ее немного подкармливала и опекала до самой смерти.

Екатерина Ивановна была из какой-то зажиточной семьи, об этом говорила обстановка в их доме, где было много старинных, красивых вещей. Недаром за глаза ее называли «барыней». Мы с Женей Вичиной любили к ней ходить, рассматривали старинные альбомы (там были и фотографии царской семьи), подшивки журнала «Нива», журналы по рукоделию, которые она отдала Жене, так как та очень хорошо вышивала.

А мне баба Катя дарила на дни рождения то красивую чашку старинного фарфора, то серебряную ложку и т.п.

Вместо Стеблова в больнице появилась новая врач-терапевт - молодая, красивая женщина Мария Михайловна, москвичка. О ее судьбе расскажу позднее...»

  

Полностью воспоминания К.Г. Бало доступны для скачивания здесь.